Войти
Было — не было, ведь у Аллаха рабов много… Давно-давно, когда в старой бане джинны дротики метали, жил один старик по прозванию Налджи. Может, оттого, что его вскормила честная мать, только он в рот не брал ничего запретного. Никогда он не старался снять с мертвой лошади подкову на счастье, не гнался за покровительством сильных, не терял своей гордости.
Сам смотрел за своим домом, сам, проливая пот, добывал себе хлеб. Не было у него ни кола ни двора, а было три сына, стройных, как молодые побеги. Имен старших не знаю, а младшего звали, кажется, Мысдыком. Старшие были просты разумом, младший же — острее сабли! Если верить людским толкам, то так и было. Хоть по виду и старшие не уступали брату, но только уж очень просты, так просты, будто река, которая лениво течет, будто человек, который глаз с земли не поднимет, по снегу пройдет и следов не оставит. А младший, этот все сообразит, всего добьется, самого шайтана обманет, перехитрит, потому Мысдыка даже с Кельогланом равняли…
Пришел час, отец попрощался с этим миром, а детям пришлось самим решать свою судьбу. Что мог оставить им в наследство Налджи-баба? Ни горсти земли в горах, ни зеленого листка в винограднике. Нечего им было делать, только запрячься в кара-сапан3. Ведь и царство-то их было с ладонь… О том подумали, о сем поразмыслили, и вот, когда в головах братьев бродили черные думы, Мысдык и говорит им:
[Джинн— в фольклоре стран Ближнего Востока — злой дух.
Кельоглан — букв, «плешивец» — герой турецких сказок, незадачливый, но умный и благородный парень из народа.
Карасапан — примитивный плуг.]
— Братья мои старшие, не пристало мне говорить при вас, но только если мы будем ловить ворон, то не заработаем себе на хлеб. К добру ли будет, не знаю, а давайте поищем свое счастье в других краях — не кончается ведь земля в здешних местах!
Его слова пришлись братьям по сердцу:
— Правду говоришь, Мысдык, давайте запряжемся все дружно в арбу, ты младше нас, тебе и идти впереди.
Надели они железные чарыки1, взяли в руки железные посохи и отправились в дорогу. Мало ли шли, много ли шли, через горы перешли, долины позади оставили. В один из дней подошли они к полю и что же видят: хлеба в рост человеческий стоят, головой покачивают да так наклоняются, будто хотят дотянуться до косы. А коса-то от них отвернулась! Переглянулись три брата, двое старших ничего не сказали, младший же, катясь, как маленькое колесо, спереди, говорит:
— Братья мои старшие, хлеба эти ждут, когда коса к ним придет, а косе нужна рука человека, труд человека. Кто знает, руки ли у хозяина не дошли, сил ли у него не хватило? Забросил он свои посевы. Не оставим же их птицам и зверям, скосим втроем поле! Если хозяин честный человек, он заплатит нам за труды.
Сказали — сделали. С одного конца начали, на другом закончили. Вдруг появился див. Братья перепугались один сильнее другого, другой сильнее третьего. А див говорит:
— О дети человеческие, я все горы облазил, все камни переносил, но это поле согнуло мою спину. Много дней глядел я во все глаза, ждал кого-нибудь вроде вас. Не Аллах ли вас послал? Не знаю даже, как мне расплатиться с вами…
Сказал он так и засмеялся. У братьев сразу отлегло от сердца. Мысдык ответил диву:
— О див, ты назвал нас людьми, а человек бывает другом в черный день и, что умеет, всегда сделает. Да принесет тебе наш труд счастье, такое большое, как дорога от земли до неба! Желаем тебе всегда видеть улыбающиеся лица и слышать сладкие речи.
— Вах, сынок, — говорит див, — не будем вспоминать улыбки и сладкие речи, пусть мое богатство будет счастьем для вас… Конечно, человеческого во мне ничего нет, но и я немного знаю жизнь. И дороги, и людей знаю. За этой горой стоит мой дом, возле дома ягненок, а за ягненком смотрят три мои дочери. Одна краше другой. Если какую-нибудь из них судил вам великий Аллах,
Чарыки — крестьянская обувь из сыромятной кожи.
Д и в — фантастическое существо, злой дух, распространенный персонаж восточного фольклора.
то пусть ваш путь будет усыпан розами. Давайте только вначале съедим мясо этого ягненка, остальное же само собой устроится.
Сказал он так, посмотрел в глаза Мысдыку и велел ему отдать записку жене, чтобы та поджарила и послала им ягненка. Тут Мысдык взглянул на дива, и что-то в его глазах не понравилось молодцу. Бумажку-то он взял, да пока шел по дороге, развернул ее и прочел. И что же там был написано: оказывается, Мысдык своими собственными ногами навстречу смерти шел.
«Черная женщина, посылаю я тебе дитя, человеческое дитя! Не теряй времени, бери его, но не ешь сырым, надень на вертел, покрути над огнем, чтоб поджарился!» Вот что было написано в бумажке дива.
За добро платить злом!.. А чего еще ждать от такой кровожадной твари!
Задумался Мысдык:
«Так, так! Ну подожди, сотворю-ка и я с ним злую шутку, узнает меня». Взял да кончиком ножа и подправил записку. Пришел к жене дива, начал ей о том о сем рассказывать. Рассказал, как они на поле работали. И жена пустила кровь не Мысдыку, а ягненку.
Пока жена дива жарила ягненка, Мысдык исхитрился, забрался в покои дочерей. Увидел он трех девушек. Сказать «красивые» — ничего не сказать. Одна — как зацветшая ветка, другая — как мед, напоена запахом тимьяна, а третья — свежа как дитя, пропитана нежным запахом молока…
Увидел их Мысдык, и пронзили его тысячи стрел.
— Вы розы какой горы, гиацинты какого сада? — спросил он их наконец.
У девушек глаза слез полны, как источник — водой, отвечают они ему:
— Не спрашивай, молодец, не спрашивай, мы дочери падишаха. Однажды пошли мы, будто шайтан нас вел, и забрели в заброшенный виноградник, который называют «Виран-баг». Бродили мы по винограднику и услышали речи двух веток. Сначала не поверили своим ушам. Ближе, ближе, совсем близко подошли. Увидели и не могли поверить себе… Дивное это было дерево: растут из одного корня два дерева, одно — тутовник, другое — груша… тутовое играет и поет, а грушевое, склонив голову, слушает. Мы диву дались! И сами заслушались. Что случилось потом, не помним. Может, песни дерева растеклись по нашим жилам, может, закружились наши головы, только потеряли мы со-
[Виран-баг — буквально: «заброшенный сад»]
знание. А когда пришли в себя, то очутились в какой-то пещере. С того дня дивы хотят погубить нас. Если выпьют они три горсти нашей крови, жизнь их продлится, и они еще три тысячи лет будут нести беды людям. Днем перед нами лежат пяльцы, плетем мы сами себе саван. По ночам же возле нас стоит таз смерти, до утра льем мы в него слезы. В какой день, в какой час наполнится таз, в тот день, в тот час будет готов и саван. Всевышний уготовил нам горе, это судьба наша… А ты, молодец, что ты ищешь здесь, ветер ли принес тебя, поток ли? Мысдык ответил им:
— Не ветер принес меня, не поток… Послал меня див, чтобы я заплатил своей кровью за свой же труд, но срок мой не пришел, и вместо меня жарится на жаровне ягненок…
И рассказал им обо всем с начала и до конца:
— Если Аллаху угодно спасти нас от несчастья, то мы вырвемся из лап дивов, и вы тоже спасетесь… Ночью я выберу удобный миг, подам вам знак, вы тотчас же спускайтесь!
Предупредив девушек, Мысдык направился к тандыру!. Ягненок так прожарился, что цветом стал похож на гранат, и запах от него шел такой вкусный… Схватил Мысдык ягненка и отнес его на поле.
Див очень удивился, увидев Мысдыка живым:
— Подумать только, что натворил этот малый! Мы хотели его запутать, а он нас обманул. Если я прощу ему такое, не буду я дивом!
Долго еще див бормотал что-то, кто знает, что… С жадностью разодрали они ягненка и съели.
Вечером, когда стемнело, див зло улыбнулся и повел трех братьев к себе в дом, а Мысдык, у которого ягненок до сих пор еще горел во рту и приятно бурчал в животе, не захотел больше ступать на дорогу, которая полита слезами. Он внимательно слушал речи дивов. А они так сговаривались:
— Как только заснут братья, давайте пустим им кровь! Не будем думать о завтрашнем дне! Аллах всемогущ, чего-чего только в его колодце нет! Или попьем кровь девушек, или какая другая жертва собственными ногами пожалует к нам…
Услышал это Мысдык, и сразу улетел сон с его глаз. Как только дивы стали точить черные ножи о черный камень, Мысдык шепнул сам себе: «Вот удобный случай для тебя!» — подал глазами и бровями знак братьям, а рукой — девушкам. Выскочили они все из двери, как стрелы, выпущенные из лука. Пришли ди-
[Чандыр — вырытая в земле печь]
вы и видят, что вместо трех братьев и трех сестер только ветер свищет. Пока дивы поняли, что случилось, и пустились вдогонку, те уж перебрались через заколдованную реку и сердца их больше не колотились от страха.
Черный див, сгорая от злости, повернулся в сторону Мысды-ка и закричал:
— Ну, подожди, мальчишка Кельоглан, ты лишил меня ягненка, так тебе и этого мало, ты еще отнял у меня трех девушек! Но на том дело не кончится. Я хозяин караван-сарая, а ты путник, когда-нибудь дорога приведет тебя ко мне!
Мысдык отвечал ему с другого берега:
— Если бы ты не вздумал отнять у нас жизнь, то не потерял бы ягненка, если бы не держал возле девушек таза смерти и не заставлял их плести саваны, не лишился бы дочерей падишаха. Что посеял ты, то и пожал! Сойди с нашей дороги, все равно не догонишь, лучше зажми в руках нож покрепче, а не то зацепит он твою шею.
Сказал он так, и пошли они дальше.
Пусть они идут своей дорогой, а мы расскажем о другом.
Падишах просто обезумел, когда узнал, что его дочери исчезли. Да и как не потерять ум: ведь все трое чище неба, светлее дня; ни у одной на сердце нет и пятнышка, до сих пор никто не видел даже края их платьев. И чьих это рук дело? Думали, гадали, но отгадать не смогли. «Если они погибли в горах или на перевале, то могла ли земля закрыть им глаза, если они стали кормом для птиц или червей, то могли ли листья закрыть им лица?»
И полились дождем падишахские фирманы:
«Кто разыщет и приведет ко мне моих дочерей, тот пусть просит у меня все, чего душе угодно, все, чего душа пожелает!»
Тысячи людей бросились на розыски! Перевернули все вверх дном. Но ни слуха ни духа. Земля — железо, небо — медь, а в горах выпал снег.
Погас последний луч надежды, и весь мир стал для падишаха мрачным подземельем.
И вот, когда горы и долины окрасились в цвет траура, перед глазами падишаха вдруг предстали рука об руку три его дочери и три сына Налджи-баба! Падишах не поверил своим глазам. Не зная, что делать на радостях, он поцеловал в лоб трех молодцев и поставил их справа от себя, поцеловал в глаза трех дочерей и поставил их слева от себя. Братья рассказали падишаху о своих
[Фирман — шахский или султанский указ]
злоключениях и очень полюбились ему, особенно младший. Ему падишах готов был отдать даже часть своего сердца!
— Требуйте от меня чего хотите! — повелел он, и три брата ответили:
— Ваше здоровье — вот наше желание!
Ответили так и низко склонили головы. Тогда падишах
сказал:
— В тот день, когда мои дочери исчезли, я дал себе слово отдать их в жены тем, кто найдет их… Видно, Аллах великий судил их вам! Если я последую совету везиров и откажусь от своей клятвы, то осрамлюсь перед народом, а если паду я в глазах народа, то нарушу закон, своими собственными руками разрушу свое счастье и на земле, и на небе. Считайте меня своим отцом. И как только вы скажете «да», так сразу же свадьбу сыграем. Может, наступит и такой день, когда один из вас тоже станет правителем!
Сказал так падишах и дал братьям на размышление три дня и три ночи…
Недаром люди говорят: человек, получив большое, еще большего хочет. Хотите — верьте, хотите — не верьте, а только старший брат стал заглядываться на младшую дочь, глаза же среднего отвернулись и от той, и от другой, и от третьей и устремились на трон падишаха. Братья тут должны бы сказать себе: «Ничего-то мы не сделали, а нам такое счастье выпало, такая теперь благодать у нас, что казан без крышки закипает, а еда без пара варится, и всем этим мы обязаны младшему брату», — но старшие не поблагодарили Мысдыка, который принес им счастье, напротив — они решили вырыть ему яму.
Когда три дня спустя падишах, позвав к себе старшего брата, спросил, что они решили, тот ответил:
— О мой падишах, я готов дочь вашу на руках носить, но у меня ведь нет ни зеленого, ни алого, нет у меня для нее ни сахару, ни меду… Если не смогу я сделать ей какой-нибудь приятный подарок, то как потом посмотрю ей в глаза!
Падишах засмеялся и ответил:
— О, Аллах милостив! Не заботься о таких пустяках: у меня во дворце золото потоком льется, возьми и отнеси своей нареченной все, что тебе понравится!
А старший брат и говорит ему:
[Везир — министр, советник падишаха.
Шейхульислам — высшее Духовное лицо мусульман.]
— О мой падишах, и имя твое, и честь твоя велят, чтобы дочь твоя получила в подарок вещь, которую до этого никто не видел, никто не трогал, такая вещь есть в пещере дивов — это одеяло, расшитое жемчугом… Золото — ключ к дверям дворца, но никакой другой двери оно не откроет. Один только наш Мысдык сумеет подыскать ключ к дверям пещеры дивов; один только он возьмет одеяло из рук дивов. Кто еще так умен, как он? Он ждет вашего повеления!
Что мог сделать падишах, позвал он Мысдыка и попросил его достать расшитое жемчугом одеяло…
Мысдык понял, с какой стороны дует ветер, но не желал прослыть трусом и ответил так:
— Ну конечно, я достану одеяло, которое расшито жемчугом, ведь это мой брат хочет подарить его вашей старшей дочери!
Сказал он так и отправился в путь. Мало шел, много шел, шел через поля, шел через луга, срывал по пути тюльпаны и гиацинты, пересек горы и долины и, наконец, достиг пещеры дивов. Что он сделал, как он сделал, знает Аллах, но только опять обманул дивов. Взял одеяло и мигом очутился по другую сторону заколдованной реки.
Див, задыхаясь, бежал за ним, но догнать не мог. Мысдык давно уже, посмеиваясь, стоял на другом берегу.
— Ах ты, хитрец, — вскричал див, — ты лишил меня ягненка, отнял трех девушек, а теперь узнал наши тайны, украл одеяло! Молю Аллаха, чтоб тот, кто накроется им, никогда больше не проснулся! — так проклинал див того, кто станет хозяином одеяла.
Но Мысдык и не слушал его! Каждый должен заниматься только своим делом. Мигнуть не успели, а уж очутился он во дворце. Все, кто увидел расшитое одеяло, так и ахнули:
— О великий Аллах, пусть не стареют руки, которые расшили это одеяло!
Сказали так и отнесли одеяло в комнату, где хранилось приданое старшей принцессы. Почернело лицо старшего брата, когда он узнал о том, что Мысдык выполнил невыполнимое и благополучно вернулся. Тут пришел черед среднего брата строить козни.
Падишах и его позвал к себе. На вопрос падишаха средний брат ответил:
— О мой падишах, я очень люблю вашу дочь и все готов сделать для нее, но у меня нет ни обручального кольца, ни алмаза, который стоил бы ее красоты. Если я, подобно моему старшему брату, не добуду для нее чего-нибудь необычного, каково мне будет перед султаншей?
Падишах улыбнулся:
— Моя сокровищница доверху набита драгоценностями, возьми все, что тебе понравится, и подари моей дочери…
— О мой падишах, есть и честь, есть и народ, перед которым ронять себя не пристало. Нужно подарить не простую вещицу, а особенную, вроде светящегося камня, что хранится в пещере у дивов… Жемчуг, алмазы, о которых говорил ты, мой падишах, — это ключ лишь к дверям дворцов везиров. А дверь пещеры может открыть только наш Мысдык. Только он отберет у дивов камень. Кто еще может так ловко их обмануть? Прошу тебя, издай фирман!
Понял падишах, что ничего не поделаешь. Позвал он к себе Мысдыка и попросил его достать светящийся камень.
Мысдык сообразил, чей топор подрубает его сук, но не хотел прослыть трусом и ответил так:
— Да не падет немилость на моего брата, да не ляжет на лицо его печаль; пусть же подарком вашей средней дочери будет светящийся камень!
Сказал он так и отправился в дорогу. Мало шел, много шел, пил холодную воду, шел шесть месяцев и одну осень, наконец дошел до пещеры дивов. Что он делал, как он делал, — для чего нам знать, — добыл светящийся камень и перебрался через заколдованную реку. Див, подняв пыль, понесся за Мысдыком, но тот уже сидел преспокойно на другом берегу.
— Ох ты, хитрец, лишил ты меня ягненка, забрал у меня трех девушек, и этого тебе не хватило? Отнял у меня расшитое одеяло—и на том не остановился, забрал и светящийся камень! Молю Аллаха, чтобы тот, кто будет любоваться этим камнем, никогда не смог заснуть! — кричал див и посылал такие проклятия, что, если сбудутся они, пропадет голова среднего брата.
Мысдык сказал:
— Не избежать зла тем, кто не довольствуется добром. Не спрашивай у меня, для чего я это сделал, лучше узнай, что я еще собираюсь сделать… — И пошел во дворец.
Те, кто увидел светящийся камень, совсем ослепли:
— Аллах, Аллах, не дымит, как лучина, не сгорает, как свеча, а днем и ночью светится ярким светом, будто звезда, которая с неба упала…
Сказали так и отнесли камень в комнату, где хранилось приданое средней дочери.
Средний брат очень разозлился, увидев Мысдыка живым-здоровым. Как бы ему навредить? Ну, пусть братья думают свои черные думы!
Тут падишах позвал к себе Мысдыка. И Мысдык сказал:
— Мой падишах, любовь должна быть взаимной. Если начало любви в моем сердце, то конец ее нужно искать в сердце девушки. Я-то весь иссох, ума лишился, но что я знаю о сердце самой младшей?
— Ты прав, сын мой, в каждом сердце — один султан. Но я давно уже выпытал у нее, что в ее сердце ты господин, ты повелитель. Что же ты теперь скажешь?
Мысдык ответил:
— Теперь я готов всю жизнь носить ее на руках. Только нет у меня ни расшитого одеяла, как у старшего брата, ни светящегося камня, как у среднего! Если с пустыми руками войду я в комнату для новобрачных, разве не будут корить твою младшую дочь? Ну что же делать… Обведу я еще раз взглядом ту пещеру. Может, вернусь обратно с сосновой смолой или другим пастушьим подарком.
Сказал он и отправился в путь. Мало шел, много шел, на спусках пот лил, на кручах ногти ломал, прошел дорогу не шире ячменного зерна и наконец вошел в пещеру дивов.
Див, увидев Мысдыка, стал точить зубы:
— Раз подпрыгнешь, блоха, два подпрыгнешь, а на третий раз попадешь мне в лапы, не жди тогда пощады, по капле твою кровь выпью!
Мысдык согнулся в поклоне и ответил ему:
— Ты прав, отец дивов, ты прав. В прошлом я много глупостей натворил, но теперь я понял, что рано или поздно придет день, когда ты проглотишь меня… Страшась этого дня, потерял я сон! Как свеча в подсвечнике, как песок в реке, я таял и таял, пока весь не растаял. Тогда я сказал себе: чем всякий час жить с мыслью о смерти, лучше я сам, как баран, принесу себя в жертву! Хочешь съесть меня, съешь! Но только здесь на краю стены напиши, что все, что ты сделал, сделано не твоим умом! Это и не ум падишаха, и не ум моих братьев. Больше ничего не скажу. В голове моей все смешалось. То ли джинны дротики метают, то ли пери1 мячи подбрасывают, — чего не знаю, того не знаю. А когда я шел по дороге, что-то скакнуло мне в ноги козленком, потом, превратившись в муху, на плечи село, наконец совсем с глаз пропало… Может, слилось с моей душой, растворилось в моей крови. Аллах тебя храни, отец дивов, смотри, когда будешь меня есть, пусть не застрянет у тебя в горле. Понял ты меня?
Услышал его речи див, и в глазах у него потемнело:
[Пери — добрый дух, фантастическое существо]
— Довольно слов, хитрец, недаром в твоих глазах шайтаны бегают, не приведи Аллах оказаться во власти их зла, пусть не случается с нами того же, что с тобой приключилось. Отойди от меня на семь шагов и проси у нас, чего хочешь!
Открыли тогда двери большой пещеры, а джинны, которые караулили вход, отошли подальше, испугались, что молодец может их похитить… Мысдык же, улыбаясь в усы, осмотрел всю пещеру, приметил, где что лежит, но не взял ни зеркала, ни иголки дивов. Ничто не пришлось ему по душе. Вдруг заметил он в зеленой клетке зеленую птицу: перья блестят, глаза сверкают. Вот какая птица!
— Ах ты птица моя райская, и как я мог забыть о тебе! — Вынул он из клетки птицу и хотел попрощаться с дивами, но от них и следа не осталось!
«Кто знает, куда они девались, ведь их дорога тянется до самого ада. Хорошо, что спас эту бедную птицу!» — подумал Мысдык, переплыл заколдованную реку и пошел по дороге, которая привела его во дворец.
Но во дворце никто не дивился на райскую птичку: ведь ее не сравнишь ни со светящимся камнем, который всех ослепил, ни с расшитым одеялом, на которое смотрели, закусив палец от удивления. Родные братья досадовали больше всех:
— Ты опозорил наше имя: рискуя жизнью, доставал птицу, но разве это достойный подарок! Цена дорогая, вес легкий, ничего получше там не было, что ли?
Этими словами хотели они опять послать его на смерть, но Мысдык пропустил их слова мимо ушей и сказал:
— Никому не хочу я насильно быть милым. Кому не нравлюсь, пусть не дает мне дочери, зато я спас еще одну жизнь! — сказал так и отвернулся.
Ну что было делать, принесли зеленую птицу в комнату младшей дочери. Пробили в барабаны и играли свадьбу сорок дней и сорок ночей.
Мысдык и младшая дочь проснулись от пения зеленой птицы. Оделись они, умылись и пошли поцеловать руки и полу одежды падишаха. Падишах, увидев свою дочь, обрадовался, а увидев своего зятя, вспомнил жалкий подарок, которым тот одарил его дочь, но все же, сдержав досаду, сказал им:
— Дети мои, мир наш похож на лохань с четырьмя ручками: за две ручки держатся женщины, за две другие —мужчины…
Придет день, и вы станете здесь полными хозяевами. Тогда и скажу я вам два заветных слова, чтобы вы запомнили их накрепко! А до того постарайтесь проводить дни в своей комнате, слушая пение зеленой птички!
Таково было его отцовское наставление.
Стал он ждать и других своих дочерей с зятьями, да так и не открылись в тот день двери ни в спальне с расшитым одеялом, ни в спальне со светящимся камнем! Охватил падишаха страх:
— Не подсыпал ли кто из завистников яду им в еду? Опечалился падишах, но везиры начали его успокаивать:
— О наш падишах, пусть не тревожит тебя черная дума, разве ты забьш, что бьша свадьба! За сорок дней и сорок ночей человек может устать, будто избитая собака. Да и всякий ли молодец наутро после брачной ночи сможет поднять голову?
Но на другой день двери спален тоже не отворились.
«Нет, тут что-то неладно, а кто же, кроме Мысдыка, может объяснить все это», — подумал падишах и позвал его к себе.
Мысдык рассказал падишаху, какую злую шутку сыграли с ним его старшие братья:
— Верь мне, мой падишах, у меня язык не поворачивается сказать, но теперь уж нечего таить. Аллах тому свидетель, должно быть, моих братьев коснулось проклятие дивов. Горе им, несчастным! Не смогут проснуться те, кто спит, укрывшись расшитым одеялом, не смогут заснуть те, кто бодрствует возле светящегося камня. Я хотел было дать им совет, но они старшие братья, и язык мой онемел. А ведь, когда я клал за них голову на плаху, они рыли мне яму, и все из-за трона!
Почесал падишах бороду и повел такую речь:
— Значит, их взор не стремился ни к расшитому одеялу, ни к светящемуся камню, а лишь к моей короне, к моему трону! Пусть великий Аллах землей насытит их жадные глаза. Да, они-то получили по заслугам, но дочери мои нежные за что терпят муки? Я своими руками обрек их на страдания. Одну задушит расшитое одеяло, другую погубит блеск светящегося камня!.. Что делать, как помочь им — беспомощен мой разум!
Сказал он и с надеждой взглянул на везиров. Но не получив спасительного бальзама, он обернулся к Мысдыку:
— О сын мой, говорят, и хороший виноград портится, если долго лежит рядом с плохим, ты же вырос рядом с дурными, но не пристала к тебе их грязь, нет в ней ни соринки. Аллах наградил тебя острым умом и добрым сердцем. Быть тебе государственным мужем! А если ты найдешь способ поправить несчастье, свалившееся на мой дворец, то, клянусь Аллахом, я передам тебе свою корону и трон!
Что мог ответить Мысдык? Не станет же он лукавить, как те, кто старается понравиться.
— О мой падишах, — сказал Мысдык, — каждое твое слово для меня фирман, но если я сразу последую всем советам, которые дает мне сейчас моя голова, то все труды пойдут на ветер, а желания унесет водой. Дай мне часа два времени, пораскину я хорошенько умом, может, к добру будет. Если я смогу найти выход, тогда приду и расскажу тебе. Пусть и твои везиры поразмыслят, тогда скажем мы «бисмиллях»1 и приступим к делу!
Что можно возразить на верное слово? Подумал, подумал Мысдык, пораскинул умом и пошел к падишаху, встал перед ним, скрестив руки, и сказал:
— О мой падишах, дивы тоже рабы Аллаха. Проклятие их сбылось, но ведь проклинали-то они не за слезы сирот. Потому их заклятье и не имеет полной силы. Я думаю так, если мы возьмем расшитое одеяло и светящийся камень да отдадим тем, кто нуждается в них, то спящие проснутся, а вот бодрствующих, правда, усыпить будет трудновато. Ну ничего, сделайте пока то, что я вам сказал, а остальное предоставьте мне. Как-нибудь заговорим их и нашлем на них сон.
Рассказали все это везирам, и, как и было велено, расшитое одеяло отдали бедной девочке, просившей у двери милостыню, а светящийся камень — мудрецу, не отрывавшему головы от большой книги в черном переплете… Потом Мысдык произнес свой заговор. Те, кто не мог проснуться, проснулись, а те, кто не мог заснуть, заснули. Начали они жить, в веселье и радости дни коротать, только вот старшему и среднему братьям стало так стыдно за свои поступки, что они готовы были провалиться сквозь землю, конечно, если б она разверзлась. Упали они в ноги падишаху и Мысдыку, но было уже поздно, сами-то они пали в глазах людей! И снова падишах по доброте своей сказал им:
— Пусть из всех денег у меня останется одна-единственная пара2, только бы дочери мои не были вдовами! — а потом добавил: — Простаки вы, простаки, или вы никогда не смотрелись в зеркало судьбы? С каким лицом вы хотели стать падишахами, на каких плечах хотели вынести весь грех? Ведь вы без дождя ищете ручеек! В исламе пять заповедей, а шестая — знай всему
[Бисмиллях — начальные слова мусульманской молитвы, с которой, по обычаю, нужно начинать всякое дело.
Пара — мелкая медная монета, грош.]
меру! Пусть то, что пристало к вашей ноге, так там и останется. А впредь знайте, чего вы стоите, я ведь никогда больше не вмешаюсь в ваши беды и не отведу меч вашего младшего брата от вашей головы!
Сказал он так и дал каждому по княжеству. А Мысдыка сделал падишахом и поселил во дворце…
Все достигли желанной цели, мы же теперь удалимся восвояси. С неба еще три яблока упало. Это тем, кто не требует себе больше того, что им положено.
