Эгле

Однажды вечером три сестры купались в озере.

Вот они наплавались, наплескались и вышли на берег.

Две старшие оделись, а младшая — её Эгле звали — только руку протянула к рубашке, вдруг кто-то как зашипит на неё!

Посмотрела Эгле — это уж забрался в рукав.

— Уходи прочь! — закричала девушка.

— Пообещай, что пойдёшь за меня замуж, уйду,— сказал уж человеческим голосом.

Эгле рассердилась, а сёстры смеются.

— Чем не жених тебе! — говорят. — Соглашайся, сестрица.

И побежали домой.

Осталась Эгле одна на берегу. Солнце зашло, совсем стемнело. Страшно Эгле, да как без рубашки домой пойдёшь?

— Милый уж, отдай рубашку! — просит она. А уж всё своё твердит:

— Назовись моей невестой.

— Ну ладно, — крикнула Эгле, — будь по-твоему!

— Уж выполз из рукава. А Эгле схватила рубашку и скорей за сёстрами.

На другое утро села Эгле у окошка пряжу прясть. Сидит прядёт, песни поёт. Про ужа и думать забыла. Вдруг слышит — во дворе зашуршало, зашипело. Глянула девушка в оконце, да так и обмерла со страху.

Полон двор ужей! Шипят, извиваются. А три самых больших, самых толстых вползли на порог, в щёлку под дверью — в дом проскользнули.

Эгле — скорей из комнаты да в клеть. Забилась в уголок, дрожит от страха.

А ужи говорят отцу с матерью:

— Пришли мы сватами от самого царя озёрных вод. Снаряжайте вашу младшую дочь. Она за нашего господина обещала замуж пойти.

Что тут делать! Пусть хоть царь, а всё равно гад ползучий, уж холодный, — как за такого любимую дочь отдать! Но и отказать нельзя — сама девушка слово дала.

Как раз в ту пору у них старуха соседка гостила. Та старуха и говорит потихоньку отцу с матерью:

— Отдайте вместо дочери белую гусыню. Где ужам разобрать!

Отец с матерью так и сделали. Вынесли белую гусыню и говорят сватам:

— Вот наша младшая дочь. Везите поскорее невесту к жениху.

Ужи посадили белую гусыню в корыто и повезли её со двора. Только подъехали к воротам — слышат, кукушка на заборе кукует:

Ку-ку, ку-ку! Девушку припрятали, Гусыню сосватали. Ку-ку!

Воротились ужи в дом, зашипели, засвистели — подавай им настоящую невесту.

Опять старуха соседка шепчет отцу с матерью:

— Выведите им белую овечку.

Мать с отцом привели белую овечку.

— Не хотелось с дочкой расставаться, — говорят, — да что поделаешь! Берите её, ведите к жениху.

Ужи повели белую овечку. Полдороги прошли, как вдруг с дерева опять кукушка закуковала:

Ку-ку, ку-ку! Девушку припрятали, Овечку сосватали. Ку-ку!

Приползли сваты назад.

— Нет, — говорят, — не та невеста. А старуха соседка всё учит:

— Отдайте ужам белую корову.

Привели белую корову, алой лентой ей шею обвили, отдали сватам. Ужи погнали по просёлку белую корову, до самого большака довели. А там в кустах кукушка сидит, по кукушечьи говорит:

-Ку-ку, ку-ку! Девушку припрятали, Корову сосватали. Ку-ку!

Воротились сваты, говорят:

— Мы к вам с честью, а вы вот как! Три раза нас обманули! Смотрите, в четвёртый обманете — не миновать вам беды. Зубами изгрызём мы ваши деревья в садах, хвостами побьём посевы на полях.

Эгле услышала эти слова и вышла к сватам.

— Я, — говорит, — слово дала, я и отвечаю. Ведите меня к жениху.

Сваты по дороге ползут, за сватами Эгле идёт, за Эгле ужи в пыли вьются — невесту к жениху провожают. А кукушка за ними летит, по кукушечьи говорит:

Вот это невеста! Умна и прелестна,

Стройна, точно ёлка,

Кудри — как из шёлка!

Подошли к озеру. Вода в озере запенилась, забурлила и отхлынула от берега. А на прибрежном песке юноша появился — статный, красивый, в богатой одежде.

— Я жених твой, — сказал Эгле юноша. — Зовут меня Жалтис. Для других людей я уж, а для тебя, девушка, сбросил я змеиную кожу, тебе одной открыл своё имя. Полюбишь меня, красавица?

— Полюблю, — сказала Эгле, — буду тебе верной женой. — И пошла за женихом в подводное царство.

С тех пор девять лет минуло. Эгле родила своему мужу двух сыновей и дочку. Хорошо жилось Эгле. И дети удались ласковые, послушные, и муж её любил и берег. Только вот затосковала Эгле по родному дому. Стало ей подводное царство не мило, захотелось на отца с матерью поглядеть, ласковым словом с братьями перекинуться, с сёстрами за прялкой песни спеть. Просит она мужа:

— Отпусти меня, Жалтис, домой погостить, отцу с матерью показать наших деток. А Жалтис не отпускает.

— Разве плохо тебе в подводном царстве? — спрашивает её.

— Нет, хорошо, — отвечает Эгле, — да плоха та дочь, что отца и мать своих забудет навеки.

— Ну, будь по-твоему, — говорит Жалтис. — Отпущу тебя, только прежде спряди ты мне золотую кудель.

Эгле села за пряжу. День прядёт, другой прядёт, а кудель всё не убывает, будто даже больше становится. А старая нянюшка, которая младшую дочку нянчила, поглядела, как Эгле пряжу прядёт, покачала головой и говорит:

— Хоть до моих лет доживёшь, и то тебе не спрясть всей кудели.

— А что же, нянюшка, делать? — спрашивает Эгле.

— А ты накали спицу в огне да и проткни ею кудель.

Взяла Эгле спицу, накалила и только воткнула в кудель — вдруг выскочила из клубка большая жаба. Эта жаба в кудели сидела и выпускала изо рта золотые нити. Эгле с одного конца пряжу пряла, а с другого конца кудель ещё длиннее становилась. Ну, а теперь Эгле всю кудель в одну ночь спряла.

Наутро приносит она мужу пряжу и говорит:

— Что ты велел, то я исполнила. Исполни и ты, что обещал.

— Хорошо, — ответил Жалтис, — я от своих слов не отказываюсь. Отпущу тебя к матери и отцу, когда ты эти башмаки сносишь.

Жалтис достал из-под лавки железные башмаки и подал их жене. Обула Эгле железные башмаки. С утра до вечера ходит по острым камням, на скалы взбирается, а на железной подошве хоть бы царапина!

Нянюшка смотрит на неё и головой качает:

— Зря себя, доченька, мучишь. Сто лет проживёшь — сто лет башмаки целы будут.

— Научи, нянюшка, что делать! — просит Эгле.

— Снеси кузнецу и вели их в горн бросить. Так Эгле и сделала. Кузнец перекалил железо в горне — стало оно ломкое да хрупкое, что стекло. В один час износила Эгле башмаки. Приходит она к мужу и говорит:

— Теперь отпустишь?

— Отпущу, — говорит Жалтис. — Только как же ты без заячьего пирога в родном доме покажешься? Смотри, осудят тебя люди — загордилась, скажут.

Тут Эгле и вспомнила. Ещё когда она маленькой была и случалось отцу с матерью куда-нибудь из дому уезжать, никогда они с пустыми руками не возвращались. Привезут пирог, всех детей куском оделят и притом такие слова скажут: "По дороге шли, в заячий домик зашли, заяц нам пирог испёк, вот и вам кусок". Так по всей Литве исстари велось. Стыдно стало Эгле, что дедовский обычай забыла, и побежала печь пирог. А муж потихоньку все ведра и горшки припрятал, одно решето оставил. Как в решете воду носить, как тесто месить? Вода прольётся, мука просыплется.

Но и тут старая нянюшка помогла. Она взяла ржаного хлеба и залепила дырки. Эгле замесила в решете тесто — ни капельки воды не пролила, ни горсточки муки не просыпала.

Испекла Эгле пирог и стала с мужем прощаться.

Муж ей говорит:

— Больше девяти дней не гости. И смотри, как назад пойдёшь, чтобы никто тебя не провожал. Стань на берегу и позови меня так:

Если жив мой друг бесценный -

Забурли, вода проточная,

Из пучины брызни, пена,-

Пена белая, молочная!

Если ж милый мой убит

И в пучине тёмной плавает -

Над волною закипит

Пена красная, кровавая.

И вы, мои сыновья, и ты, дочь, слово дайте: о чём знаете, людям не рассказывать.

Дали дети слово.

Тут Жалтис обернулся ужом и вынес жену с детьми на берег озера.

Вот радости-то было, когда Эгле со своими детьми в родной дом постучалась!

Отец и мать дочерью да внуками не налюбуются, братья, сёстры с Эгле не наговорятся.

Только соседи их дом стороной обходят и говорят:

— Вернулась ужиха с уженятами. Хорошо ещё, мужа своего дома оставила. Не было бы от них беды!

Братьям обидно. Стали они сестру уговаривать:

— Откажись от мужа, оставайся с нами навеки. А придёт муж за тобой — мы тебя не выдадим. Эгле отвечает:

— Не дело вы, братья, говорите. Как жене от живого мужа отказаться, как детей родного отца лишить? И не придёт муж за мной — я сама, как время поспеет, из вод озёрных его вызову.

— А как ты его вызывать станешь?

— Эх, братья,— отвечает Эгле,— не вам его звать, не вам про то и знать. А меня лучше не спрашивайте, всё равно не скажу.

А старуха соседка учит братьев.

— Не с той стороны, — говорит, — подступаете. Что мать не скажет — малые дети выболтают.

Вот собрались братья ночью в лес коней пасти и старшего сына Эгле с собой взяли. В лесу коней на зелёную траву пустили, разложили костёр и стали мальчика выспрашивать, как отца по имени зовут и на какой он зов отзывается.

Ничего им старший сын не сказал. Лаской выспрашивают — отмалчивается, побоями выпытывают — только слёзы льёт.

— Ну, — говорят братья, — этот в мать пошёл, может, с младшим лучше сговоримся.

Утром вернулись они домой. Эгле спрашивает у сына:

— Отчего у тебя, сыночек, глаза красные?

— В лесу костёр дымно горел, — отвечает ей сын, — вот глаза и покраснели.

На следующую ночь опять пошли братья в лес коней пасти и зазвали с собой младшего сына Эгле. Да и от него ничего не добились.

Вернулись наутро домой. Эгле глянула на сына и спрашивает:

— Что это, сыночек, и у тебя глаза красные? Не обидели ли тебя дядюшки?

— Нет, не обидели, — отвечает ей сын. — Я всю ночь не спал, коней стерёг, вот и покраснели глаза.

И на третью ночь собрались братья в лес. Приласкали они маленькую племянницу и с собой заманили.

Была она у матери с нянюшкой любимым дитятей. Никто её никогда и пальцем не тронул, злого слова не сказал. Вот стали её дядья выспрашивать да выпытывать. Она в землю глазками упёрлась, молчит, только головой качает: "Не знаю я ничего". А как пригрозили ей дядья гибким прутом, она задрожала вся, побелела, как платок, да всё и рассказала. И как отцово имя — сказала, и на какой он зов отзывается — открыла. Ну, дядьям только того и надо. Ещё пригрозили ей, чтобы она перед матерью и словом не обмолвилась, и отвели её домой.

А сами захватили косы, пошли к озеру. Сделали они своё злое дело, косы о траву вытерли и воротились назад. Только стали косы в сенях вешать, услыхала Эгле железный звон, и сжалось у неё сердце.

— Что, братцы, — спрашивает, — вы так рано на работу поднялись?

Братья отвечают:

— Густая трава по утренней росе ровнее ложится.

А Эгле всё душой неспокойна. В тот же день собралась она назад, к мужу. У порога с матерью и отцом попрощалась, у ворот сестёр, братьев обняла — никому провожать себя не позволила. Подошла она с детьми к озеру, стала на бережку и сказала, как муж её научил:

Если жив мой друг бесценный -

Забурли, вода проточная,

Из пучины брызни, пена,-

Пена белая, молочная!

Если ж милый мой убит

И в пучине тёмной плавает -

Над волною закипит

Пена красная, кровавая...

Тут всколыхнулись озёрные воды, пеной вспенились. Да не белая пена на волнах качается, не белая, как молоко, а красная, как кровь. И со дна голос послышался:

В час туманный,

В час рассветный

Я людьми загублен злыми.

Дочка милая,

Зачем ты

Назвала отцово имя?

Заплакала, зарыдала Эгле. Потом обернулась к детям и сказала:

— Нет у вас ласкового отца, нет у меня любимого мужа. Никто нас в подводном царстве не приветит, а под одним кровом со злыми убийцами нам не жить. Пусть же будет так, как я скажу:

Сыновья мои родные,

Вы сдержали слово твёрдо -

В дуб и ясень превратитесь,

Не сгибаясь, стойте гордо.

Ты же, маленькая дочка,

Не сильна в беде душою,

Стань пугливою осиной,

Трепещи всегда листвою.

Мне же елью стать печальной,

Стать угрюмой, тёмной елью,

Лить потоки слёз янтарных,

По ночам стонать с метелью.

И как сказала, так и сталось: старший сын превратился в дуб высокий, младший — в ясень, а дочь — в трепетную осину.

Сама Эгле обернулась тёмной елью. С тех пор и повелись на земле ель, дуб, ясень и осина. Печальной вдовой клонит ель свои ветви долу. Чуть дохнет ветер — дрожат, точно от страха, мелкие листочки осины. А у дуба и ясеня стволы крепкие и твёрдые, как сердце верного человека. А почему это так, только тот и знает, кто слыхал от дедов про бедную Эгле и про её детей.