Войти
За неким подобием занавеса, словно сотканного из чешуек золотой макрели, находилось большое, залитое светом подземелье. На прозрачной скамеечке, меча разноцветные молнии, сидела древняя старуха, морщинистая и сгорбленная!
В руках ее была белая палочка, которую она то так, то сяк поворачивала, словно играя ею: связывала то, что развязалось, скручивала то, что раскрутилось, словом пряла свою пряжу.
– Хозяйка, – сказала сопровождавшая гаушо тень, – вот кто к вам пожаловал!
– Ну раз ты пожаловал, ты явился, так проси чего хочешь, – отвечала она.
Иссохшая старуха встала, выпрямилась, и суставы ее захрустели; она подняла свою палочку, и тотчас же волшебная палочка излила на нее целый дождь лучей, так в бурю из тяжелых туч льет дождь.
– Ты прошел все семь испытаний в пещере Жарау, а потому я разрешаю тебе из семи радостей выбрать одну, – сказала старуха. – Выбирай! Хочешь быть счастливым в игре, например, в карты, которые тасуют руками, в кости, которыми правит судьба, на скачках, в лотерее... хочешь?
– Нет, – отвечал гаушо, мгновенно изменившись в лице – его взгляд стал походить на взгляд лунатика, который видит то, чего не видят другие... или на взгляд кошки, которая провожает глазами что-то, незримо проносящееся в воздухе...
– Может, ты хочешь играть на гитаре и петь, очаровывая женщин, которые будут тебя слушать... и мечтать о тебе, и идти на твой зов, так же покорно, как птицы, зачарованные взглядом змеи, и отдаваться твоим поцелуям, твоим желаниям, млея в твоих объятиях?
– Нет, – произнесли губы в ответ на это.
– Может, ты хочешь узнать тайну трав, корней, соков растений? Узнав эту тайну, сможешь врачевать недуги тех, кого любишь, или насылать болезни на тех, кого ненавидишь... сможешь одаривать людей сновидениями, сводить с ума, утолять голод, унимать кровь, покрывать трещинами кожу, разрушать кости... соединять разлученных, находить пропажи, обнаруживать зависть... хочешь?
– Нет!
– А может, ты хочешь, чтобы твой враг не избежал твоего ружья, копья или ножа, не избежал даже в темноте или на далеком расстоянии, даже если он очень проворен или если он предупрежден, даже если он сильнее или хитрее тебя?
– Нет!
– Хочешь повелевать в своем краю, чтобы все безропотно тебе повиновались?.. Или ты хочешь узнать чужие языки, чтобы тебя понимали все чужестранцы?
– Нет!
– А может, ты хочешь стать богачом, получить земли и скот, табуны лошадей и стада коров?
– Нет!
– А может, займешься живописью, будешь писать звучные стихи, повести о страданиях, смешные пьесы или услаждающую слух музыку, чеканить изделия из золота, высекать статуи из мрамора?
– Нет!
– Ну, раз ты ничего не хочешь, раз ты ничего не выбрал из того, что я тебе предложила, разговор окончен, ты свободен. Ступай!
Сетуя в глубине души на себя, гаушо не двинулся с места; он думал о том, чего хотел просить, но не мог.
– Я хочу получить тебя, волшебная ящерица, ибо ты – это все!.. Ты – все то, чего я не знаю, хотя я и догадываюсь, что оно существует вне меня, вокруг меня и надо мной... Я хочу получить тебя, волшебная ящерица!
Тут кромешная тьма, не сравнимая даже с самой темной ночью, опустилась на все вокруг, на воцарившуюся тишину, и какая-то сила толкнула пришельца в стену.
Гаушо сделал шаг, другой, третий и вдруг пошел назад; он поворачивал то направо, то налево, поднимался и спускался и наконец вышел к входу в пещеру, через который вошел.
Он увидел, что конь его спокойно стоит, привязанный к дереву; вокруг те же заросли, вдали – те же открытые пространства, на которых с одной стороны пасся скот: быки, коровы; с другой – меж кустарников текли серебристо-белые воды ручья.
Он вспомнил, что только что не видел, не слышал, не говорил: он спал, но страх не лишил его сознания.
Вспомнил то, что ему предлагали, но он не выбрал ничего, потому что хотел получить все... и в порыве слепой ярости решился снова попытать счастья...
Он вернулся к тому месту, где был вход в пещеру... но наткнулся на стену, а вернее, гору. Твердая земля, непроходимый лес, высокая трава... и ни щели, ни трещины, ни дыры, ни пещеры, ни подземелья, ни грота – здесь не мог бы спрятаться и ребенок – где уж было пройти взрослому мужчине!
Опечаленный и удрученный, гаушо отвязал лошадь, вскочил в седло, на, когда он тронул поводья, ему показалось, что там, где была привязана лошадь, он видит ризничего, видит его грустное бледное лицо, протянутую руку и слышит его слова:
– Ты не пожелал ничего, ты силен духом и чист сердцем, это правда; но ты не умеешь управлять мыслью и удерживать язык!.. Не скажу тебе, хорошо ты поступил или плохо. Но так как ты беден, а бедность это бремя, прими от меня подарок. Этой золотой монеты коснулась волшебная палочка, теперь она даст тебе столько монет, сколько ты пожелаешь, но проси только по одной, никак не больше, и храни ее на память обо мне!
И зачарованный ризничий растворился в тени деревьев. Гаушо опустил монету в карман своего пояса гуайаки (Гуайака – широкий лакированный пояс с карманами для денег, оружия и т. д., который носили бразильцы ) и тронул поводья.
Солнце уже клонилось к закату, и гора Жарау отбрасывала длинную тень, ложившуюся на болотистый луг и заросли у ее подножия.
По дороге домой гаушо проехал мимо небольшого раншо, стоявшего на пологом берегу; дверь дома заменяла шкура; гаушо спешился и вошел в лавку, в которой окрестные жители в обмен на одежду, шкуру или домашний скот покупали крепкие напитки, а так как глотка у гаушо пересохла, а в голове шумело, он приказал подать ему вина.
Он напился, вытащил из гуайаки монету и расплатился; расход был столь невелик, а сдачи так много, что он удивился: он не привык видеть столько денег, да еще своих... Он высыпал деньги в гуайаку, почувствовав их тяжесть и услышав их глухое звяканье, молча вскочил на коня и поехал дальше.
По дороге он думал о том, что ему нужно купить. Думал о сбруе, оружии, одежде, платках, сапогах, о новой лошади, о шпорах и о разных украшениях, он думал, как он будет объезжать окрестности, раздавать щедрой рукой золотые крузадо, и спрашивал себя, может ли волшебная монета одарить его кучей денег, на которые он сможет купить все, что пожелает...
Он приехал в свое селение и, как человек осторожный, никому не сказал ни где был, ни что сегодня делал, сказал только, что потерял бурого быка, которого пас; а на следующий день, ни свет ни заря, выехал, желая проверить, исполнится ли обещание.
Он купил у торговца щегольской костюм, да еще кинжал, да еще подшивку для брюк с серебряными кольцами, да еще плеть на большом кольце.
И все покупки обошлись ему в три монеты.
Кровь застучала у него в висках; он до боли стиснул зубы, заморгал глазами, у него даже дыхание перехватило: все еще не веря самому себе, он сунул руку в свою гуайаку под заплатанным пончо... в нее упала монета, потом другая, потом третья, потом четвертая... Ровно четыре монеты !
Но падали они не по две, не по три и не по четыре, а одна за другой, и всякий раз по одной...
На раншо гаушо вернулся с битком набитым чемоданом, но, как человек благоразумный, никому не рассказал о случившемся.
На следующий день гаушо поехал по другой дороге к другому, более крупному торговцу, у которого было больше разных товаров. На сей раз он сделал список всего, что нужно было купить, и требовал нужные ему вещи по порядку, следя за тем, чтобы надо было платить по одной монете и чтобы успеть вернуть покупку, если вещь будет стоить дороже одной монеты. Это конечно неловко, что правда, то правда, но зато не придется платить лишнее. Всего он заплатил пятнадцать монет.
И опять он сунул руку в гуайаку под своим заплатанным пончо, и тотчас в нее упала монета... другая... третья... четвертая... пятая и шестая... и так, по одной, все пятнадцать монет!
Торговец брал монеты и клал их на прилавок по мере того, как получал их из рук покупателя; когда же тот расплатился, он сказал, насмешливо и подозрительно:
– Ну и ну! Каждая ваша монета – что твой кедровый орешек: с нее надо ногтями скорлупки очищать!
На третий день по дороге гнали табун лошадей; гаушо остановил его, облюбовал партию, договорился с табунщиком о продаже коней, и, так как не торговался, сделка состоялась.
Вдвоем с погонщиком они вошли в середину табуна – только так они смогли отобрать лошадей; гаушо выбирал то одну, у которой ему нравилась голова, то другую, у которой ему нравились глаза или уши; он вращал тонкое лассо с небольшой скользящей петлей на конце и набрасывал ее на приглянувшегося ему жеребца; если у какой-нибудь лошади ему нравились копыта и она была без изъянов, он отводил в свой загон для скота и ее.
Наметанный глаз пастуха ни разу не ошибся, и тридцать великолепных лошадей были выведены из табуна, за них следовало заплатить сорок пять монет.
И вот пока лошади пили и щипали зеленую траву, гаушо и табунщик отошли в тень фиговой пальмы, что росла на краю дороги.
Не до конца уверовав в чудо, гаушо сунул руку в гуайаку под своим заплатанным пончо... и тотчас в нее посыпались одна монета за другой: одна, три, шесть, десять, восемнадцать, двадцать пять, сорок, сорок пять!..
Удивленный столь необычно медленным способом расплаты, торговец лошадьми не удержался и заметил:
– Друг, твои монеты что орехи жерива: падают по одному!..
Подвергнув таким образом волшебную монету испытаниям, гаушо наконец в нее поверил.
Тогда он арендовал поле и купил десять тысяч голов скота.
Эта покупка стоила ему больше трех тысяч монет наличными.
Целый день потратил бедняга, доставая их одну за другой из гуайаки.
У него болела рука, ныло тело; никто его и пальцем не тронул, а он чувствовал себя так, словно его избили; ни разу в его гуайаку не упали две монеты одновременно.
В ожидании, пока гаушо соберет требуемую сумму, торговец вышел, выпил мате и перекусил; когда же, поздно вечером, он вернулся под навес, гаушо все еще выкладывал монету за монетой!..
Деньги были уплачены, когда уже стемнело.
Заговорили о богатстве гаушо в народе. Всех поражало, что еще вчера он был чуть ли не нищим, ходил в жалких лохмотьях, которые заставляли богатых людей отворачиваться, а сегодня... Заговорили и о его странной манере расплачиваться: ведь он всегда вытаскивал из кармана одну монету, и никогда, никогда не платил даже двух монет сразу.
Случалось, что ему предлагали купить что-либо и по недорогой цене, однако всякий раз повторялось то же самое. Чудеса, да и только!
Чудом это было и для него самого... он был богат... очень богат... но получал только по одной монете: они сыпались, как орехи с дерева жерива – по одному... Так по одному вылущивают и кедровые орехи...
Чудо, настоящее чудо и для него... он... богат... очень богат... Но все деньги, которые он получал, выручая их при сделках или от продажи чего-либо, исчезали из железного сундука, где он их хранил, исчезали, словно растворяясь в воздухе...
Он был богат... очень богат, и у него всегда хватало денег, чтобы купить то, что ему нравилось: достаточно было сунуть руку в гуайаку, и монеты начинали сыпаться... но никогда ни одна монета не оставалась в его кармане или в сундуке, они испарялись, словно вода на раскаленном кирпиче...
И вот поползли слухи... люди стали говорить, что гаушо заключил договор с дьяволом, что его деньги прокляты, потому что те, кто с ним имел дело, и тот, кто получал от него деньги, впоследствии заключали невыгодные сделки и теряли ровно столько, сколько получили из его рук.
Он покупал и расплачивался у всех на виду, что верно, то верно, торговец предъявлял ему счет и получал деньги, это так, но предпринимаемая сделка заведомо была убыточной.
Сам он тоже продавал и получал деньги, и это верно; но деньги, которые он складывал и хранил, словно уносил ветер, нет, их никто не крал и гаушо не терял их, но они исчезали, словно унесенные ветром.
А слухи все ползли и ползли; теперь уже говорили о том, что тут, конечно, не обошлось без колдовства в пещере Жарау, куда гаушо частенько наведывался, и что там-то, видно, он и продал душу за эти деньги...
И вот заспешили к пещере Жарау: горячие головы на рассвете, кто похитрее – с наступлением темноты, ну а смельчаки – либо в полночь, либо с первыми петухами.
А так как в этот путь люди пускались тайком, они, как тени, рыскали в тени деревьев, но так и не находили ни входа в пещеру, ни преграждающей путь стены, и громко взывали к святым...
Гаушо, однако, все стали сторониться, как бешеного быка.
Ему даже не с кем было поговорить: в одиночестве он ел жареное мясо, в одиночестве пил мате, и компанию ему составляли разве что собаки, которые выли то поодиночке, то все вместе.
Поденщики уходили от него и нанимались на работу к другим; торговцы отказывались как покупать у него, так продавать ему, а прохожие обходили стороной, только чтобы миновать его навес.
Призадумался тут гаушо, и крепко, о причине своего одиночества, которое его стало терзать и повергать в уныние.
Сел он на лошадь и поехал в горы. А подъехав к горе Жарау, услышал шум и с болотистого луга, и из зарослей на берегу реки, но, подумав, что это, должно быть, дикие лошади, начал подниматься на гору. Но то не были ни потревоженные дикие лошади, ни убегающий волк, ни рыскающий в гоpax броненосец; то были люди, люди, прятавшиеся друг от друга и от него.
Подъехал он к так хорошо ему знакомым и памятным деревьям, а подъехав, увидел бледное грустное лицо зачарованного ризничего. И первым, как и надлежало, заговорил, а сказал то же, что и в прошлый раз:
– Благословен господь бог наш!
– И ныне, и присно, и во веки веков, аминь! – ответил печальный ризничий.
Тут гаушо, не сходя с лошади, бросил к его ногам золотую монету и сказал:
– Возьми ее! Я предпочитаю бедность тому богатству, что принесла мне эта монета; она неразменна, это правда, но сдается мне, что на ней лежит проклятье, ибо она всегда одна, и тот, кому она достается, обречен на одиночество!.. Прощай! Храни тебя, бог ризничий!
– Слава богу! – сказал ризничий и, упав на колени, сложил руки, как на молитве. – В третий раз ты призвал имя господне, друг мой! Оно разрушило чары!.. Спасибо тебе! Спасибо! Спасибо!
И в тот же миг, когда в третий раз прозвучало имя господне, гаушо услышал грохот, страшный грохот, огласивший всю округу; гора Жарау содрогнулась, содрогнулась сверху донизу. И тотчас в вышине, на вершине горы вспыхнул, взвился, засверкал и погас высокий, как сосна, язык пламени, а когда он погас, из горы повалил черный дым, который ветер уносил вдаль, уносил во все стороны широкой равнины; дым клубился, клубы его носились в воздухе, словно одичалое стадо животных, которые не разбирают дороги, потом расслаивался, расползался, рассеивался.
Ризничий сказал, что это горят скрытые в пещере сокровища.
Шум и грохот стоял над рухнувшей горой: то шумели гнездившиеся в подземелье злые силы, шумели и разбегались, как перепуганные птенцы куропатки.
Теперь гаушо видел гору насквозь, точно она была прозрачной. Он видел все, что происходило в ее недрах; ее обитатели: борцы, ягуары, скелеты, карлики, прекрасные девушки, гремучая змея – все сплелись в один глубок, все кружились, все извивались в красном пламени, которое вспыхивало и гасло во всех подземных коридорах, из которых шел дым, шел все гуще и гуще; рев, крики, визг, вой, стоны сливались в гул, который стоял над гребнем горы.
Морщинистая старуха превратилась в ящерицу, ящерица – в мавританскую принцессу, мавританская принцесса – в прекрасную индианку из племени тапуйяс. И тотчас бледное и грустное лицо стало лицом ризничего из церкви святого Фомы, а ризничий, в свою очередь, превратился в бесстрашного жителя Рио-Гранде...
И вот, когда были разрушены чары, которые висели над людьми былых времен, из дальних краев, эта пара, соединенная самой Судьбой и ставшая ее игралищем, – Судьбой, которая распоряжается всеми нами, эта пара, взявшись за руки, подобно влюбленным, отвернулась от места своего заточения и спустилась на равнину, на чистый, ровный, согретый ясным солнцем, зеленый луг, весь усыпанный желтыми маргаритками, фиолетовыми ирисами, белыми ноготками, приглашающий ступить на путь счастья, удачи, покоя...
Гаушо тоже не захотел видеть, что будет дальше; он осенил широким крестом сперва себя, потом лошадь, затем тронул поводья и потихоньку с легким сердцем и поющей душой спустился по склону горы.
И хотя он снова стал бедняком, теперь он со спокойной совестью ел мясо, пил мате, отдыхал после обеда, – словом, со спокойной совестью жил!
Таков был конец пещеры в горе Жарау, которая просуществовала двести лет, – она возникла в одно время с Семью селениями; тогда-то и началась вся эта история.
Злого духа Аньянга-питана с тех пор тоже больше никто не видел. Говорят, что он скрывается от злости, ведь к нему не перешла сила ящерицы, которая оказалась женщиной.
